Режиссер читок "Финист ясный сокол": Мы никогда не отмоемся

Российские режиссеры, уехавшие в Европу, начинают марафон читок пьесы "Финист ясный сокол" в знак поддержки Жени Беркович и Светланы Петрийчук. В Берлине читки на английском и немецком языках готовят молодые режиссеры Маша Сапижак и Олег Христолюбский. Мы поговорили с Машей Сапижак, для которой важно, чтобы ее называли "режиссерка", - об особенностях пьесы, о том, почему истории, когда женщины уезжают к боевикам террористической группировки "Исламское государство", происходят не только в России, и как художественный текст вскрыл целый пласт проблем российского общества.

Deutsche Welle: Почему для вас было важно поставить читку пьесы не на русском языке?

Маша Сапижак: Я сразу решила делать читку на английском, потому что множество русских вариантов пьесы есть на Youtube в свободном доступе. Нам же хотелось повысить видимость этого кейса для местной публики. Очевидно, что в потоке новостей европейцам сложно понять, что происходит в России, особенно когда война тянется уже так долго. Повышая видимость пьесы, мы показываем, что в ней, конечно же, нет никакого террористического посыла, он, наоборот, глубоко антитеррористический.

Когда я начала делать ресерч для читки, то неожиданно выяснила, что это не такая уникальная история, которая могла бы произойти только в России. Пьеса "Финист ясный сокол" основана на допросах российских женщин, которые вышли замуж за боевиков "Исламского государства" и уехали туда. Оказалось, что в Европе тоже очень много таких кейсов, когда женщины выходили замуж за террористов и бежали из своей страны. Существуют документальные фильмы. Например, про 15-летнюю француженку, которая сбежала к парню, воющему за ИГИЛ. Даже на Netflix есть художественный сериал "Халифат", тоже на эту тему. Очень важно экстраполировать историю и не замыкаться на том, что только в одной стране такое может произойти.

- В Европе тоже судили этих женщин?

- Да, как и у нас, они тоже подпадают под статью о поддержке террористической деятельности. Потому что если ты (условно) стираешь и готовишь для человека, который, как ты заведомо знаешь, убивает людей, то, по сути, ты его поддерживаешь. Но нам, кто работает с этим контекстом, важно разобраться в причинах, почему люди на это идут, что их так привлекает и в чем первоисточник этой беды. Это почти философские вопросы.

- Вы для себя нашли эти причины?

- Это проблема тотального одиночества и острого желания быть любимой, обласканной. Что очень сложно, когда ты социализировался в достаточно насильственной системе. Когда ты что-то недополучил от родителей, от предыдущих партнеров, и ты во всех своих следующих отношениях продолжаешь снова и снова выбирать систему насилия. Это про то, насколько женщине не хватает тепла, что где-то в интернете незнакомец написал "не могу, люблю тебя, приезжай", и она готова на все.

У пьесы необычная конструкция, в ней сухой документальный материал перерастает в мотивы русских народных сказок. Каждой из нас, кому в детстве читали сказки, поколениями передаются установки, что есть какой-то принц, которого надо искать, страдать, износить железные башмаки, и только тогда ты будешь достойна счастья, как в сказке про Финиста. Только сказка в итоге - страшная. Это о подмене понятий - что любовь, это где обязательно нужно себя приносить в жертву. А если ты не следуешь этим заветам и остаешься без отношений, то получаешь общественные стигмы.

Так что для меня это история про тотальную нелюбовь в нашем обществе. И про эмоциональную незрелость. Когда у тебя внутри есть незаполненное пространство по какой-то причине. Может быть, ты жил в неблагополучной семье, или у тебя были абьюзивные отношения - то очень легко поддаться соблазну хоть чем-то заполнить эту пустоту. Пьеса легко экстраполируется на какие-то базовые жизненные установки, ценности, отношение к жизни. Истории женщин, попавшим к террористам, - одно из следствий гигантской, обширной проблемы.

- Но почему именно исламские террористы? Как к ним попадают абсолютно светские российские и европейские женщины?

- Актриса, которая участвует в читке, рассказала мне, что когда ей было лет 15-16, она в ютубе наткнулась на гимн "Исламского государства" и удивилась, что это какая-то прикольная музыка. А так как алгоритмы ютуба хорошо работают, вскоре ей стало приходить много разнообразного видео об ИГ, что это рай на земле, что женщины там королевы и прочее. Конечно, когда ты подросток, и, скорее всего, в контрах с родителями,  то ты видишь в этой сказке очень привлекательную систему. И если ты к тому же не сильно социализирован в среде своих одноклассников, то тебя особенно будет привлекать идея принадлежности к какому-то сплоченному сообществу. И это еще один важный вопрос - как работает пропаганда. Как и в случае с российской повесткой, это прежде всего эмоциональные составляющие, которые перекрывают рациональное мышление.

- Что было самого сложного в работе с этим материалом?

- Важный челлендж в работе над пьесой - не сделать исламофобский продукт. В исламе, по идее, приветствуются гармоничные отношения и семейная жизнь безо всякого насилия*. Это вопрос пропаганды и интерпретации.

Для меня пьеса "Финист ясный сокол" - это вызов. Например, мне было долгое время непонятно, как можно добровольно носить хиджаб. Вы же свободные женщины в свободном мире, почему вы это делаете? В работе над пьесой мне пришлось погрузиться в эту тему и понять, что никого нельзя стигматизировать. Ты можешь одеваться как хочешь, главное не убивать других людей при этом. Я все время держу в голове, что радикальные проявления любой, самой светлой идеи - это всегда плохо.

- Беркович и Петрийчук обвиняют не только в оправдании терроризма, но и в том, что в спектакле присутствуют "признаки идеологии радикального феминизма и борьбы с андроцентричным общественным укладом России". Почему для властьимущих это кажется таким опасным?

- Мой первый феминистский спектакль назывался "Мастэктомия" и был про недопустимость домогательств (в нем главная героиня решала отрезать себе грудь, чтобы перестать быть объектом абьюза. - Ред.) Мы получили много критики в адрес постановки, особенно от мужчин. Нам говорили, что героиня сумасшедшая, что вообще у нас нет такой проблемы, что играть в пьесе нечего. Однако в России каждая женщина сталкивалась с домогательствами: ее хоть раз потрогали в метро, сказали сальный комментарий или она пережила харассмент от того, кто обладает властью.

Был такой важный момент: сначала мы играли спектакль, а потом проводили обсуждение, рассказывая о статистике преступлений в стране. Мы просили зрителей, если кто-то хоть раз сталкивался с домогательством, сделать глубокий вдох. И по залу прокатывалась волна. Если кто-то хоть раз был свидетелем домогательства, мы просили поменять позу. И весь зал шевелился. Это было впечатляюще и страшно.

- После ареста режиссерки и драматурга за спектакль изменилось ли ваше отношение к собственной безопасности?

- Возможно, я была слишком оптимистична. Близкие мои за меня переживали, а мне казалось, что я слишком немедийный человек, чтобы кто-то мог мной заинтересоваться всерьез. Сейчас я не смогла бы заниматься своей работой в России. Потому что я не могу делать какой-то другой театр, только остросоциальный. А любая тема сегодня стала политической. И не только политический активизм, а даже экология и охрана окружающей среды.

В январе 22 года я написала пост о своем выгорании. Интенсивность закручивания гаек зашкаливала уже тогда. Я страшно устала от чувства, что все приходится делать с оглядкой: придет ли полиция, будут ли неприятности, возникнут ли "вопросики". Все время - фоновая тревога.

Накануне войны, 21 февраля я ставила в Москве пьесу "Калыханка" про протесты в Минске. Это происходило в секретном месте и, мы собирали публику просто по знакомым, чтобы отфильтровать зрителей. Это уже был единственный рабочий способ безопасно показать свою постановку. Тем не менее, многие из моих знакомых продолжают работать в России и делать важные социальные вещи, постоянно вынужденно прокачивая навыки соблюдения безопасности. Я бесконечно восхищаюсь ими.

- Работая в Европе, какие отличия между театральными сообществами вы заметили?

- Недавно я встретила мужчину из постсоветской среды, и первое что он у меня спросил, где я училась. Это очень важно в российской театральной институциональной тусовке, потому что если ты учился где-то "не там", то ты не будешь принят за своего. Потом он спросил, чем я прославилась.

В интернациональной среде не задают этих тупых вопросов. Там принято спрашивать о том, что тебе интересно, с какими темами ты работаешь, в каком формате.

Мне кажется, из-за того, что в России очень мало ресурсов выделяется на культуру, там процветает очень сильная конкуренция. Поэтому и появляются люди, которые решают, кто достоин быть в профессии, а кто нет. Здесь я не чувствую такой тревоги, что я в чем-то проигрываю, что мне нужно срочно бежать и делать миллион проектов, иначе я ото всех отстану. Здесь все расслабленные, это очень клевое ощущение. Думаю, это оттого, что культура прекрасно обеспечивается, и в принципе не возникает ощущения, что ты должен перегрызть всех и вся, либо умереть под мостом от голода.

- Ваш первый проект после отъезда из России - перформанс "InnerVoice-dot-ru" (действие перформанса разворачивается на площадке из угля, которую покрывают листы с отрывками дневниковых записей россиян, наблюдающих за разворачиванием войны. - Ред.). Как он появился?

- Я уехала из России в середине марта. Несмотря на этот отъезд (я тогда еще не называла его эмиграцией), мне было важно сохранить связь с тем обществом, к которому я принадлежу. Я тогда поняла, что нужно собирать свидетельства людей, которые остаются на территории России, фиксировать их мысли и ощущения в этот исторический момент. Я собирала свидетельства, читала на камеру фрагменты интервью и выкладывала сеть. Потом в Грузии, где я в тот момент работала официанткой, меня позвали сделать какой-нибудь художественный перформанс. Так и появился "InnerVoice-dot-ru". Он о том, как меняются границы личности в условиях усиливающейся диктатуры, как контекст влияет на тебя как человека. Вначале я стою перед публикой в белой одежде, похожей на исподнее. В конце я перемазана угольной пылью. Это также история о том, что мы никогда не отмоемся до конца.

Читки в Берлине пройдут по адресу Ballhaus Prinzenallee, Prinzenallee 33, 13359 Berlin 6 июля на немецком языке (постановка Олега Христолюбского) и 7 июля на английском языке (постановка Маши Сапижак).

*После публикации в текст были внесены изменения.

Смотрите также: